почему в России не будет демократии

В политической теории существует множество определений демократии, и каждое из них указывает на ряд ее характерных черт. Не стремясь к оригинальности, возьмем определение Л. Даймонда из его широко известной лекции What is Democracy?; первым и важнейшим признаком демократии в ней указывается способность народа for choosing and replacing the government through free and fair elections (выбирать и сменять правительство путем свободных и справедливых выборов). Сегодня, как полагает большинство политологов, причем не обязательно прокремлевских, в России существует несовершенная, но демократия; ее называют «нелиберальной», «суверенной», «управляемой» или какой-то еще, но сам факт ее наличия отрицают немногие. И даже те, кто готов сказать, что мы живем при новом авторитаризме, не вспоминают со слезинкой у глаз о той вожделенной «демократии, которую мы потеряли» в конце 1980-х или даже в 1990-е годы.

Я боюсь показаться циником и пессимистом, но убежден: коллеги ошибаются. Обратим внимание на ключевое слово replacing — и картина станет совершенно иной. Удалось ли хотя бы раз избирателям в демократической России XXI века сместить с поста лидера Владимира Путина? Или, быть может, такая возможность представилась им в 1996 году в отношении демократичнейшего Бориса Ельцина? Или на каких-то выборах был обделен доверием отец перестройки Михаил Горбачев? Случалось ли в свободных дебатах на съездах КПСС сменить Генерального секретаря? Кто-то выбирал Временное правительство? Или, может быть, Учредительному собранию удалось поменять власть в стране? Дальше можно не продолжать. Какой следует из этого вывод? Если быть предельно честным, только один: в России на протяжении последней тысячи лет демократии не существовало и сегодня не существует. Были периоды, когда мнение населения что-то значило, но и только. Более того, для смены власти даже по воле значительных масс народа, как то было в феврале 1917 года или в 1991-м, требовалось… уничтожить самое государство, так как иного способа избавиться от его руководителя просто не существовало (и, наверное, не существует и по сей день, потому и незаконная агитация приравнивается у нас к посягательству на государственный строй).

Почему же Россия не была, не является и, вероятно, не будет или, в лучшем случае, не скоро станет демократией? На мой взгляд, на то есть минимум пять немаловажных причин.

1. История

Первая во многом связана со спецификой российской истории. В России исторически велика — и, я бы сказал, завышена — роль личности. На протяжении столетий страна ассоциировалась с государством, а государство — с фигурой правителя. За очень редкими исключениями власть суверена не оспаривалась, и практически никогда она не оспаривалась в условиях апелляции к относительно широким политическим силам. Да, перевороты и убийства царей и императоров случались, но даже в таких случаях (как, например, в 1741 году) новые фигуры оказывались носителями чисто личностных качеств. Власть в стране долгое время оставалась не политической, а символической; коллективные объединения не играли в ней никакой роли. Здесь не было ни конкурирующих десятилетиями группировок, ни давления на правителя со стороны дворянства, ни противостояния светской и духовной власти. Следствием стала невероятная персонализация власти, аналоги которой встречались разве что в истории восточных деспотий. Даже когда идеологии стали «материальной силой», в России изменилось немногое. Может ли та же Коммунистическая партия быть названа партией, если она проводила от своего имени столь разную политику, как при Сталине и Горбачеве? Какие бы внешне цивилизованные формы ни принимала российская политика, она во все времена строилась вокруг личностей.

Чем ближе мы продвигаемся к современности, тем более заметным становится данный факт, тем больше он контрастирует с доминирующими трендами эпохи. Демократия — это предельно рациональная форма власти, при этом основанная на возможности альтернативы. Когда на первых «демократических» выборах основным лозунгом становится «Голосуй сердцем!» (понятное же дело, что ума тут не требуется), а главным рефреном — «альтернативы у нас нет», только идиот может предположить у этой страны нормальное будущее. Почему Польша стала демократической страной? Потому что здесь закон был выше «интересов» — и в 1995 году бывший редактор местной «Комсомольской правды» получил больше голосов, чем Лех Валенса, и стал президентом. Почему Россия осталась азиатской диктатурой? Потому что в 1996 году «высшее благо» не позволило осуществиться демократической смене власти. В любой демократической стране фундаментальными являются политические убеждения и идеология, отсюда и развитие партийной системы, необходимое для любой демократии. Нынешний российский президент успел посостоять в трех политических партиях (всякий раз правящих) — и даже возглавить четвертую, не будучи ее членом: может ли что-то более явно доказывать, что идеологии, убеждения и программы не значат ровным счетом ничего в культуре, где объектом почитания и уважения являются лишь чиновничий пост, властные полномочия и — в относительно подчиненной, второстепенной мере — личная харизма?

В современных условиях подобная ситуация катастрофически влияет на развитие страны. В России сегодня нет демократии; в ней есть только безграничный популизм. Власть улавливает настроения масс, в то же самое время и формируя их; она готова в той или иной степени модифицировать проводимую ею политику и даже пересматривать отдельные решения, но она ни в коей мере не предполагает за населением суверенного права прекращать ее полномочия. Популистская система строится не на выборе программ, а на предпочтении личностей, именно поэтому Путин равно популярен как в начале своего первого срока, когда он был проевропейцем и сторонником рыночной экономики, так и сейчас, когда он противостоит Западу, стремится к союзу с Китаем и уничтожает остатки российского предпринимательства. Таким образом, персонализация российской политики и почти полное пренебрежение к идеологиям, программам и методам развития страны — это первая причина, по которой демократия в России не приживается.

2. Культ личности

Вторая причина еще более важна, на мой взгляд. Демократия — это система, где общество поделено на подвижные группы, называемые меньшинством и большинством. Я сейчас даже не буду говорить о том, что права меньшинства должны быть защищены от посягательств большинства — это кажется аксиомой (хотя и не в России). Важнее иное. Меньшинство и большинство для утверждения демократии должны быть подвижны, и принадлежность к ним — определяться убеждениями или политическими позициями. Как сами эти позиции, так и отношение к ним граждан могут меняться, и этот процесс задает демократическую смену власти. Возможность такой смены заставляет каждую из групп с уважением относиться к другой. В Великобритании, как известно, существуют Правительство ее Величества и Оппозиция ее Величества. Происходит это, повторю еще раз, именно потому, что политика в демократической стране в значительной мере деперсонифицирована.

В России с ее постоянным культом личности (в широком смысле слова) и драматизацией противоречий столетиями формировалось восприятие несогласия как преступления. В стране во все времена была масса тех, кто готов был выступить против того или иного режима и убежденно с ним бороться, но любое посягательство на режим воспринималось как посягательство и на страну. В принципе, такое отношение понятно и объяснимо: если ты критикуешь партию, ты вполне можешь быть оппозиционером, но если человека — то только его противником, или, точнее, врагом. Если же этот человек отождествляет себя с государством, его оппонент становится врагом народа, как это и происходило и в долгие века русской истории, и совсем недавно, в период сталинской диктатуры. Оппозиция превращается — и это прекрасно видно в истории 1920-х годов — сначала в «уклон», а потом в «отщепенцев». Даже в намного более спокойные времена само ее право на существование не является очевидным.

Нынешнее отношение к несогласным в России сформировалось во время прежней «оттепели», в 1960-х годах, когда возникло и соответствующее понятие: диссиденты. Диссиденты воспринимаются обществом как те, кто не принимают режим, то есть как люди, не столько предлагающие лучший курс, сколько просто пренебрегающие мнением большинства. Согласитесь, это очень специфическая коннотация: от таких людей не ждут позитивной программы или «конструктивной критики». С ними можно смиряться, но не следует принимать их в расчет. Они могут поспособствовать политическому кризису и даже свалить власть, как в СССР, но они не могут ею стать, как это сразу же стало понятно в России. Собственно, и сейчас в России нет оппозиции — есть лишь диссиденты, по мнению власти, мешающие своей стране «подниматься с колен». Их логично подозревать в связях с внешними силами (в чем всегда обвиняли врагов), а их единственный путь — воссоединиться со своими «хозяевами» за пределами российских границ (что практиковалось еще при советской власти, а сегодня происходит в куда более массовом масштабе). Так формируется непреодолимое отношение россиян к потенциальной оппозиции как к группе недовольных, вероятнее всего, направляемых из-за рубежа и потому не достойных диалога. И можно только удивляться тому, как стремительно восстановилась в обществе эта культура нигилистического отторжения инакомыслия, как только в Россию вернулась в ее явной форме персоналистская власть.

Отношение к оппозиции как к горстке предателей и глубоко укорененное отрицание за ней позитивного значения может быть названо второй причиной того, почему до становления в стране демократии пройдут еще долгие десятилетия.

3. Ресурсная экономика

Третья причина имеет иную природу, но также крайне значима. Россия на протяжении всей своей истории (исключением был краткий период 1950–1970-х годов) была и остается ресурсной экономикой. Ресурс, от которого зависят казна и страна, может меняться: это могла быть пушнина или золото, сейчас нефть и газ, долгие десятилетия — хлеб, но остается фактом, что для содержания центральной власти нужно либо осваивать новые территории и запасы (как в случае с энергоносителями), либо принуждать часть населения к изнурительному труду (как в ситуации с сельским хозяйством). И в том, и в ином случае государство играет в основном перераспределительную роль, концентрируя внимание на том, как извлечь богатства и кому направить ту или иную их часть в приоритетном порядке. Вплоть до наших дней главная часть доходов бюджета формируется за счет поступлений от сырьевой ренты, причем второй по степени значимости статьей остаются доходы от таможенных сборов и пошлин (они сейчас приносят такую же долю бюджетных доходов, какую обеспечивали в США в первые годы после Гражданской войны 1861–1865 годов). Предпринимательство в России традиционно рассматривается не как средство повышения благосостояния общества, а как спекуляция или деятельность, мотивированная исключительно целями наживы. В сознании населения задачи перераспределения богатств явно доминируют над задачами их умножения.

Это обстоятельство является мощным блокиратором демократии. Во многом демократия возникла как система контроля над государством со стороны граждан, обеспечивающих развитие общества и вносящих весомый вклад в его благосостояние. Активное гражданство крайне маловероятно без экономического участия в жизни общества. В России же имеет место ситуация, при которой около 1% населения обеспечивают до 70% экспорта и 55% бюджетных поступлений, которые приносит нефтегазовый сектор. Федеральное правительство демонстративно брезгует подоходным налогом, позволяя распоряжаться им региональным властям (хотя в США он составляет большую часть бюджетных поступлений). С экономической точки зрения в таких условиях требование демократии выступает требованием установить власть «нахлебников» над «кормильцами», сделать так, чтобы люди, которые и так всё получают от государства, еще и определяли его политику. В связи с этим на память приходит система имущественного ценза, существовавшая в ранних европейских демократиях, и оказывается, что само требование демократического участия в управлении всей страной в России выглядит безрассудно иррациональным. «Быдло» может претендовать на участие в выборах местных советов, мэров и даже — иногда — губернаторов, то есть, по сути, тех, кого оно финансирует своими налогами, но почему оно должно иметь право менять президента и правительство?

Страна, в которой население в своем подавляющем большинстве не создает богатство, а потребляет его, не может быть демократической — не случайно переход от «экономики участия» к требованиям «хлеба и зрелищ» совпал по времени с переходом от республики к империи в Древнем Риме. Особенность России состоит в данном случае еще и в том, что зависимость от природной ренты не сокращается, а растет: доля сырья в экспорте увеличилась с 38% в позднесоветский период до почти 73% сейчас, и предпосылок к изменению тренда не наблюдается. Это значит, на мой взгляд, что демократизация выглядит не только нереалистичной, но отчасти и несправедливой. Проблему не решить ни развитием образования, ни воспитанием предпринимательских навыков, ни продвижением гражданских ценностей: те, кто их обретает, стремительно покидают страну, лишь повышая среди оставшихся долю людей, ожидающих подаяния от государства. У просящих же милостыню нет и не может существовать повода требовать для себя прав определять голосованием поведение тех, кто ее раздает, — таково в предельно ясной форме третье препятствие на пути развития демократии в России.

4. Имперский менталитет

Четвертая причина определяется специфическим характером отношения россиян к состоятельности власти. Сформировавшись как страна с оборонительным сознанием и как «фронтирная» цивилизация, Россия впитала в себя осознание первичности общности и вторичности личности. Как поется в одной известной песне: «Жила бы страна родная — и нету иных забот!» — этот посыл крайне силен в мировосприятии населения. Отсюда возникает уничижительное отношение к самим себе и готовность если и не идти на жертвы в порядке личной инициативы, то оправдывать подобные жертвы, понесенные другими, если, конечно, они способствуют реальному или воображаемому «величию» государства. Самым очевидным проявлением этого величия выступает территория, которая не прирастает всем известными темпами к пацифистски настроенным странам. Если учитывать как масштаб контролируемых земель, так и продолжительности контроля над ними, Россию стоит признать самой большой империей в истории человечества [см. расчеты, приведенные в: Taagepera, Rein. ‘An Ovеrview of the Growth of the Russian Empire’ in: Rywkin, Michael (ed.) Russian Colonial Expansion to 1917, London: Mansell, 1988, pp. 1–8]. Собственно говоря, эту линию можно и не продолжать, так как она выглядит достаточно ясной.

Агрессивная демократия — явление достаточно редкое, особенно в период доминирования всеобщего избирательного права. Как правило, по мере развития демократических норм государства становятся менее склонны к войне и насилию (исключением являются операции, обусловленные идеологическими или гуманитарными соображениями, а также оборонительные войны). Здесь и возникает очередная российская ловушка. История показывает, что в колониальной по своей сути стране усиление давления на власть «снизу» в значительной мере является дисбалансирующим элементом. В ХХ веке распад России дважды запускался после самых либеральных и демократических реформ в ее истории — после 1917 и 1985 годов. Поэтому, если стоит задача «сохранить страну» (а этот лозунг был и остается самым популярным), то демократия выглядит более чем естественной ценой, которая может быть заплачена за подобное достижение. Более того, потеря территории является абсолютным критерием несостоятельности правителя, тогда как расширение ее, или «сферы влияния», искупает все его ошибки. Правление Петра I или Екатерины II воспринимаются в качестве великих эпох отечественной истории не из-за превращения России в европеизированную страну или дарования вольности дворянству, а прежде всего из-за военных успехов и территориальных приращений. Соответственно свобода и открытость, принесенные Горбачевым, были забыты на фоне потери значительной части территории бывшей сверхдержавы. И наоборот, успехи Путина в бессмысленном удержании ненужной России Чечни в 2000 году и присоединении еще менее ценного Крыма в 2014-м превратили его в наиболее почитаемого лидера страны. Естественно, апология насилия и агрессии не может сочетаться с демократией, ведь понятие свободы предполагает бóльшую подвижность и бóльшие возможности. Если население того же Крыма для того и голосовало за вступление в Россию, чтобы быть лишено права выразить в будущем иное мнение, понятно, почему так происходит: демократия выглядит недопустимо рискованной в системе, где главной ценностью выступает расширение государственных границ. Иначе говоря, главным препятствием для развития демократии в России выступает специфически российское понимание государства и государственных интересов.

5. Коррупция

Пятая причина — одна из самых оригинальных. Россия — это страна, в которой коррупция и злоупотребление властью являются характерной чертой государственных институтов. Отчасти это обусловленно историей, когда должности чиновников служили способом их «кормления», а отчасти — и современным положением дел, когда произошло невиданное прежде слияние государственной службы и предпринимательской деятельности. Однако факт остается фактом: для поддержания желательного для власти уровня коррупции необходима деструктурированность общества и девальвация практически любых форм коллективного действия.

Именно это идеально достигнуто в современной России. Страна представляет собой сообщество лично свободных людей, которые обладают правами приобретать и отчуждать собственность, вести бизнес, уезжать из страны и в нее возвращаться, получать информацию и так далее. В частной жизни ограничения давно свелись к нулю. Более того, большинство законов и правил легко обходятся, хотя и не могут быть юридически пересмотрены. Последнее как раз особенно важно для сохранения системы, черпающей свою силу в постоянном создании исключительных ситуаций. Между тем для этого необходим важный фактор: государству должен противостоять отдельный человек, а не общество. Коррупция, в отличие от лоббирования, — процесс индивидуальный, чуть ли не интимный. Коррумпированная власть тем прочнее, чем больше приходит к ней индивидуальных просителей и чем меньше оказывается тех, кто готов оказывать на нее коллективное давление. Поэтому Россия в ее нынешнем виде является предельно индивидуализированным обществом: в ней намного проще индивидуально договориться об исключении, чем коллективно изменить норму [см. подробнее: Inozemtsev, Vladislav. “Russie, une société libre sous contrôle authoritaire” в: Le Monde diplomatique, 2010, № 10 (Octobre), pp. 4–5]. Думаю, излишне говорить, что демократия — это и есть процесс формализованного изменения норм с участием широких масс общественности: таким образом, оказывается, что вся система организации российской власти напрямую ориентирована на предотвращение создания условий для формирования демократических институтов. Стоит также заметить, что данная ситуация не является навязанной обществу: будучи рациональными людьми, россияне в своей значительной части понимают, что существующая организация вовсе не обязательно усложняет жизнь, но нередко даже упрощает ее, ведь та же взятка зачастую решает проблемы, которые нельзя преодолеть никаким иным способом. Демократизировать общество — значит не просто избавиться от вороватых чиновников, но и поставить себя в условия соблюдения правил, которые подавляющее большинство россиян, увы, соблюдать не намерены.

Последнее означает, что рост степени личной свободы в авторитарном обществе самым неожиданным образом приводит к формированию «антидемократического консенсуса», который выступает пятым препятствием на пути демократических преобразований.

* * *

Какой вывод вытекает из всего вышесказанного? На мой взгляд, это вывод о фундаментальной невостребованности демократии российским обществом. Стремление к свободе и автономности; ощущение превосходства индивидуальных целей над государственными задачами; отношение к правительству как к институту обеспечения общественных благ, а не сакральному символу; готовность к коллективным действиям, а не индивидуальному решению системных противоречий — все эти предпосылки демократического общества во многом отсутствуют в российском сознании. Любые исторические испытания, которые выпадали на долю нашей страны и ее народа, требовали его сплочения и пренебрежения индивидуальными ценностями, а не наоборот. И поэтому шансов на то, что свободное и демократическое общество вдруг окажется идеалом для значительной части россиян, я не вижу.

Единственный, на мой взгляд, выход может состоять во внешнем влиянии. Недемократическая российская система государственности неэффективна — и на том или ином историческом горизонте она потребует от населения таких жертв, с которыми то не готово будет смириться. Внешнеполитическая и внешнеэкономическая ориентация страны также потребуют в будущем важных решений относительно выбора между Западом и Востоком, между демократическим и авторитарным путем развития. В итоге у страны рано или поздно не останется приемлемой альтернативы бóльшему сближению с Европой, исторической частью которой Россия была многие столетия (и к которой постоянно тянулась экономически, культурно и социально). Европейское же государственное устройство неизбежно потребует кардинальных перемен в организации политической жизни страны и, говоря прямо и четко, установления демократического режима.

Демократия во многом представляет собой процесс десуверенизации правителя, передачи им части своих полномочий народу и согласия с внешней, то есть не «сакральной», легитимизацией. Учитывая, что в России исторически сложилась и ныне существует система, основанная на принципе «государство — это я», десуверенизация правителя может быть реализована только через десуверенизацию самого государства. И если не говорить об оккупации (в российском случае невозможной), то остается лишь один простой и понятный путь: присоединение страны к наднациональному объединению с единым центром власти и нормотворчества. Как бы горько ни звучал этот тезис, но я не вижу оснований полагать, что Россия может стать демократией раньше, чем основные законодательные, судебные и исполнительные решения перестанут приниматься в Москве. «Реальный суверенитет» и реальная демократия в России несовместимы — пока все говорит о том, что при выборе между первым и второй демократические правила не окажутся предпочтительными. Собственно говоря, именно это обстоятельство и отвечает самым четким образом на вопрос, вынесенный в название статьи.